Художник войны - Страница 17

– Половые контакты недавно были? – спросила она, опустила глаза к листу бумаги и усердно шариковой ручкой выводила предложения.

Сергей сдал анализы, через неделю опять приехал в диспансер. Все тот же врач рассматривала листочки с результатом анализов, изредка поглядывая на пациента из-под очков. Потом опять осмотрела половые органы.

– Сифи-и-лис, – протянула она, подняла голову и взглянула в голубые от ужаса глаза.

Сердце Сергея колотилось, как у колибри. Руки немного дрожали, но сказать ничего он не мог. В голове только прокручивалась сцена с обнаженной Леной и ее безразличным лицом. «Этого не может быть, – думал он, – врач приняла рану за признаки сифилиса».

– Нужно ложиться в стационар, – венеролог прервала размышления Неделкова.

На следующий день Сергей уже стоял на пороге больницы с пакетами, ждал, пока определят, в какую палату ему лечь – в шестую. Он, шурша пакетами, поднялся на второй этаж. В палате пять коек. На одной лежал рыжий мужик, читал пожелтевшую газету, видно, оставшуюся от прежнего больного, на второй – парень лет 25, а на третьей – седой дед. Как оказалось, дедушке 72 года. История его такова: он прожил в браке со своей бабкой больше 40 лет. Как-то днем соседка, одинокая полноватая женщина за пятьдесят, попросила его помочь – наточить нож на мясорубку. Дед сказал бабке, что вышел на минутку, но на самом деле вернулся под вечер. И вот почему. После мясорубки сердобольная хозяйка попросила помочь с проводкой, потом еще с чем-то. Пока оба они не приблизились к спальне, где соседка набросилась на деда. От одинокой женщины, одичавшей от страсти, дед вдруг стал сексуально активным (чего не случалось лет десять), и дело завершилось сексом. Конечно, ни о каком презервативе и речи быть не могло. А через три недели у деда появились сифилисные язвы. Деда звали Иван Никифорович.

– Моя бабка чуть в обморок не упала, когда узнала, то за сердце хваталась, потом за нож. Когда я уже уезжал в больницу ложиться, собирал вещи, она подошла сзади и все-таки огрела меня сковородкой, – рассказывал в тот же вечер Никифорович и уныло усмехался, – и только после этого простила.

Первый вечер для Сергея выдался особенно тяжелым. Ему назначили курс пенициллина – через каждые четыре часа в течение двадцати одного дня. Он подошел на пост медсестры, и его отвели в процедурную – делать укол. Медсестра, когда увидела его, ахнула: какой молоденький.

Еще не раз она спрашивала, как его угораздило попасть в это злачное заведение. Сергей, только отмахивался, мол, он не при чем.

Через неделю Сергей уже даже ел стоя – заднее место болело и покрылось синяками. Делать в больнице было нечего, и больные как-то решили поиграть в карты. Рыжий мужик с пропитым лицом, вполне интеллигентный очкарик, поступивший вчера вечером, и дедушка. Тот сдавал и приговаривал, что на селе знакомые мужики думают – он слег с инфарктом, даже спрашивали, где лежит, чтобы проведать.

– А бабка прикинулась, что от горя все глаза выплакала, платочком прикрывается, а самой стыдно, говорит, за тебя остолопа старого. Не то, чтобы проведать тебя, хочется приехать и прирезать. Позорище на весь белый свет, – пересказывает слова бабки Никифорович и слюнявит палец, раздавая карты.

– Дед, а как же ты мириться с ней будешь? – удивленно спросил Сергей.

Самый пожилой пациент замолчал, посмотрел на улыбающиеся лица коллег по пенициллиновым уколам и проговорил:

– Да никак. Она отходчивая, побуянит еще немного и все. А я привык жить с ней, как привыкаешь дышать и смотреть.

Никифорович сдавал, лицо его выражало спокойствие, сосредоточилось на игре. Сергей повернул голову и увидел, как луч солнца пробивается через грязную тюль. Свет словно запутался в тряпичных лепестках и цветочках, но с трудом проникал сквозь вязь тюли, падал с высоты окна прямо на кровать и, разбившись всмятку, расплывался белым пятном.

Неделкова выписали досрочно. Рана зажила, а анализы, по словам врача, хорошие. Сергей уходил из диспансера и думал, что кто-то в мире так же перемешивает карты, как людей, приговаривая, что ко всему можно привыкнуть.

Через некоторое время он, окончив вуз и не найдя другой работы, устроился преподавателем информатики в местном горном техникуме. Как думал – ненадолго. Сергей столкнулся с тем, что каждый день, приходя в техникум, преподавая бестолковым студентам, он лихорадочно искал ошибку в шифре своей жизни.

Столько лет прошло, а он отчетливо помнил, как, уходя поздно вечером из класса, выходил на темную улицу, освещаемую разве что светом от окон девятиэтажек – так было во всем городе, даже на центральных улицах и автотрассах, – и думал, что больше половины жизни человек в провинции не видит своей тени из-за сплошной темноты.

А ведь в отбрасывании тени сокрыто больше, чем кажется. Если хотите, тень – это способ идентификации себя в мире. А по части самоопределения у многих людей царила такая же тьма, как на неосвещенных улицах провинциального городка.

Такие прогулки-размышления случались у Сергея все чаще. В какой-то особенно мрачный осенний вечер он шел, разбрасывая ногами рассеянные по тротуару сухие листья. Воздух был влажный, почти мокрый, и Сергей продрог до костей. Хотелось тепла, любимого зеленого чая, взять в руки книгу и, в конце концов, спать. Проходя мимо сквера, он услышал чей-то сухой кашель – казалось, на видневшейся впереди лавочке сидел туберкулезник, сбежавший из больницы. Сергей ускорил шаг, собираясь как можно быстрее пройти мимо «туберкулезника», но, поравнявшись с ним, услышал голос, который мог принадлежать, как минимум, профессору университета – настолько глубоким и поставленным он был.